#Введение_в_классическую_механику : Юрий Виноградов (EllektraCyclone & EllektraJazz)
Об одном из достоинств современной музыки
Одним из очевидных достоинств музыкального искусства является его крайне неопределенные отношения с языком и миром. Каков смысл того или иного произведения? Обычно более или менее занятные и сложные произведения академической традиции лишены привилегированной и монолитной интерпретации или, даже если автор, некий авторитетный критик или программа произведения, на ней настаивает, эта интерпретация в ходе истории становится просто способом прочтения, одним из многих. В этом зачастую лежит отличие музыки серьезной от музыки легкого характера, популярной музыки, которая выражает некоторое якобы общепонятное эмоциональное состояние и ситуацию; она направлена на создание своеобразного резонанса между опытом любого слушателя и музыкальным опытом. Такая музыка претендует на надындивидуальный характер, то есть обращается к образу некоторого усредненного человека, который любит, грустит, переживает смятение и чувство покинутости и т.д. вполне общераспространненым способом.
Проблема такой музыки - и такого взгляда на опыт человеческой жизни - в недооценке своеобразия и разнообразия видов человеческого существования и объектов опыта. Я не хочу сказать, что каждый человек уникален, отнюдь - многие чувства и манеры их выражения унифицированы, однако некоторые серьезные вещи требуют отдельного подхода, иначе они даже не будут задеты по касательной.
Как кажется, особенность серьезной музыки XX века состоит в том, что она, освободившись от необходимости иллюстрировать эмоции и ссылаться на них (а язык эмоций очень инертен, эмоциональные состояния, которые мы испытываем и описываем, меняются в исторической перспективе медленнее, нежели выражаемые идеи), освободилась и от тяги к клише в описании тонких и своеобразных идей. Таким образом, возникла возможность создания если не языка, то особых проективных полей, способных быть своеобразным материалом для проникновения в отвлеченные идеи, которые ранее иллюстрировались бы музыкально с помощью художественных приемов, создающих ощущение величия, грандиозности, обособленности и т.д.
Как и выдающаяся поэзия, музыка не отражает некий мир, формы которого заимствованны из обыденного языка и практик, но скорее намечает контуры мира. Не нового мира, не иного мира, ведь такое выражение предполагало бы предварительную полную ясность того, каков мир, в котором мы обитаем. Интерпретатор и создатель, идет ли речь равно о поэзии или музыке, подступается к сложной и отчасти противоречивой задаче создания нового, индивидуального языка, зачастую не допускающего взаимно однозначного перевода на ту совокупность истолкований мира, который обозначается как обыденный язык.
Один из ярчайших на мой взгляд примеров использования своеобразного языка для выражения идей, которые, очевидно, требуют особого отношения, - религиозная музыка Оливье Мессиана. Если многие композиторы, обращаясь к религиозной тематике, передают значительность этой темы, прибегая к грандиозности и драматической эмоциональности, вводя слушателя в трепет, который тот мог бы испытать в столкновении с множеством других ситуаций, Оливье Мессиан подходит к выражению истин христианской веры с подобающим такому особенному предмету уникальным подходом, который убеждает и нерелигиозного слушателя в том, что, скажем, история Рождества Христова представляет из себя историю уникальную и не сводимую к каким-то знакомым ему из быта частным и привычным случаям.
Именно поэтому неопределенность отношения музыки, языка и мира, явно проблематизированная в музыке XX века, является достоинством. Образно говоря, упомянутые сферы не прилегают друг к другу максимально плотно, не подходят друг к другу как кусочки головоломки, всегда остается зазор, который позволяет музыке быть поэтичным искусством: создавать новое, творить свободно, насколько это понятие может иметь смысл в детерминированном или - в качестве единственной альтернативы - случайном мире, а не утверждать природное, очевидное, вечное и неизменное, помещая нас в тотальный мир-тюрьму, из которого нет и не может быть выхода.
